Чем манили художников такие дальние, долгие и порой небезопасные путешествия в Арктику? В первую очередь, поиском вдохновения, новых впечатлений, сюжетов и красок. Кроме того, в путешествиях нет рутины, но есть время и возможность созерцать, наблюдать, размышлять и творить. Александр Алексеевич Борисов называл свои экспедиции «художественно-испытательными экскурсиями». Вернувшись из такого путешествия по Большеземельской тундре, художник удивил своих товарищей по мастерской невиданными сюжетами, композициями и цветовой гаммой, в том числе этюдом «Залив Чекина. Новая Земля».
Николай Рерих со свойственной ему метафоричностью очень образно отозвался о художественных «находках» своего товарища: «Завидно бывает, когда в нестерпимо жаркий день, на охоте, товарищ кричит издалека: „А я ручей нашел! Вода чистая!“ Я думаю, на многих художников дело г. Борисова должно производить впечатление подобного зова. Ему удалось найти новый ручей, никем не затоптанный, на дне которого ничьих тюбиков красочных не валяется».
С одной стороны, этюд с натуры — это всего лишь упражнение, небольшой эскиз, учебный набросок, подчас не представляющий художественной ценности. А с другой стороны, это душа художника, его эмоции и переживания, его сиюминутное видение действительности, точно схваченное настроение, тонкое чувствование природы.
Николай Рерих со свойственной ему метафоричностью очень образно отозвался о художественных «находках» своего товарища: «Завидно бывает, когда в нестерпимо жаркий день, на охоте, товарищ кричит издалека: „А я ручей нашел! Вода чистая!“ Я думаю, на многих художников дело г. Борисова должно производить впечатление подобного зова. Ему удалось найти новый ручей, никем не затоптанный, на дне которого ничьих тюбиков красочных не валяется».
С одной стороны, этюд с натуры — это всего лишь упражнение, небольшой эскиз, учебный набросок, подчас не представляющий художественной ценности. А с другой стороны, это душа художника, его эмоции и переживания, его сиюминутное видение действительности, точно схваченное настроение, тонкое чувствование природы.
Всего из экспедиций Александр Борисов привез более 250 этюдов и картин, большинство из которых написано маслом на морозе, на ледяном, пронизывающем ветру. По этому поводу художник писал:
«Работать было очень трудно: приходилось обрезать кисти, делать щетину короткой, растирать краски почти немыслимо. Стужа превращает краски в густое тесто, которого кисть не берет и которое не размазывается по полотну. Со мной бывали случаи во время моих „полярных“ работ, что даже скипидар, единственное средство, которое могло бы сделать краски жидкими, не помогал, потому что сам начинал кристаллизоваться на этом адском холоду. У меня есть этюды, которые я писал на морозе в 28,8 °С, 3–4 этюда при 37,5 °С. При этом кисть приходилось держать в кулаке, прикрытом рукавом малицы, и изо всех сил прижимать к полотну, нанося на него краски. Кисть трещит, ломается, коченеющие руки отказываются служить. Но рисуешь, весь охваченный одной жаждой занести на полотно причудливые, полные своеобразной красоты картины нашего Крайнего Севера».
«Работать было очень трудно: приходилось обрезать кисти, делать щетину короткой, растирать краски почти немыслимо. Стужа превращает краски в густое тесто, которого кисть не берет и которое не размазывается по полотну. Со мной бывали случаи во время моих „полярных“ работ, что даже скипидар, единственное средство, которое могло бы сделать краски жидкими, не помогал, потому что сам начинал кристаллизоваться на этом адском холоду. У меня есть этюды, которые я писал на морозе в 28,8 °С, 3–4 этюда при 37,5 °С. При этом кисть приходилось держать в кулаке, прикрытом рукавом малицы, и изо всех сил прижимать к полотну, нанося на него краски. Кисть трещит, ломается, коченеющие руки отказываются служить. Но рисуешь, весь охваченный одной жаждой занести на полотно причудливые, полные своеобразной красоты картины нашего Крайнего Севера».