В своем «лесном» цикле Александр Алексеевич Борисов с увлечением изображал стеной стоящие ели, опушенные снегом и инеем. Художник легко и свободно лепит форму деревьев и ветвей, на которых мягкими подушками лежит снег. Он избегает мелочной детализации, скрупулезного перечисления подробностей. Отсюда целостность ощущения и отдельных деревьев, и непроходимой стены, которую они образуют. Спокойный и величественный русский лес предстает перед зрителем во всей своей неповторимости. Характером художественного образа эти картины близки работам полярного цикла. Может быть, величавостью, торжественностью состояния природы.
В дневниках Александр Борисов писал: «Часто мне приходилось вспоминать И.И. Шишкина при взгляде на эти вековые сосны и ели. Какие чудные фантастические формы принимали они! Здесь холодно страшно, и природа, чтобы пощадить, прикрыла их толстым снежным, причудливой формы, покровом. Снег на деревьях настолько становится крепким после снежных метелей, что остается по стволу и на ветвях до той поры, когда уже начинает пригревать солнышко и снова звать к жизни этих заснувших великанов. Право, иногда едешь лунной ночью и думаешь себе, что едешь не тайболой, а среди какого-то гигантского античного храма, который весь заставлен множеством колоссальных мраморных статуй».
В изобразительном искусстве передача снега — одно из самых трудных заданий. Другой наставник Борисова — Архип Иванович Куинджи — также оказал на его творчество огромное влияние. Александр Алексеевич, подобно своему великому учителю, пытается обобщить пейзаж, придать ему характер целого края. Еще Карл Павлович Брюллов говорил: «Как ни пиши снег, всё будет разлитое молоко». Но Александр Борисов шел своим путем, у него были свои задачи. Эти задачи — апофеоз утопающего в снегах Русского Севера.
На картине «Лес зимой. В чаще леса» Александр Борисов по-иному, поэтичнее увидел снег. Вот он, обильный, пышный, глубокий, белыми папахами клонит ветки деревьев вниз. Мы видим высокие пышные сугробы, из которых вырастают раскидистые ели. Тяжелые снежные шапки отягощают могучие ветви, низко клоня их к земле. Тихо-тихо в этих белых и темно-зеленых лесах, ни один звук, кажется, не нарушит покоя этого снежного царства.
В дневниках Александр Борисов писал: «Часто мне приходилось вспоминать И.И. Шишкина при взгляде на эти вековые сосны и ели. Какие чудные фантастические формы принимали они! Здесь холодно страшно, и природа, чтобы пощадить, прикрыла их толстым снежным, причудливой формы, покровом. Снег на деревьях настолько становится крепким после снежных метелей, что остается по стволу и на ветвях до той поры, когда уже начинает пригревать солнышко и снова звать к жизни этих заснувших великанов. Право, иногда едешь лунной ночью и думаешь себе, что едешь не тайболой, а среди какого-то гигантского античного храма, который весь заставлен множеством колоссальных мраморных статуй».
В изобразительном искусстве передача снега — одно из самых трудных заданий. Другой наставник Борисова — Архип Иванович Куинджи — также оказал на его творчество огромное влияние. Александр Алексеевич, подобно своему великому учителю, пытается обобщить пейзаж, придать ему характер целого края. Еще Карл Павлович Брюллов говорил: «Как ни пиши снег, всё будет разлитое молоко». Но Александр Борисов шел своим путем, у него были свои задачи. Эти задачи — апофеоз утопающего в снегах Русского Севера.
На картине «Лес зимой. В чаще леса» Александр Борисов по-иному, поэтичнее увидел снег. Вот он, обильный, пышный, глубокий, белыми папахами клонит ветки деревьев вниз. Мы видим высокие пышные сугробы, из которых вырастают раскидистые ели. Тяжелые снежные шапки отягощают могучие ветви, низко клоня их к земле. Тихо-тихо в этих белых и темно-зеленых лесах, ни один звук, кажется, не нарушит покоя этого снежного царства.
