Ранней весной и летом 1898 года обитатели Большеземельской тундры стали свидетелями невиданного ими зрелища. В их среде появился человек, по виду ничем не отличавшийся от русских скупщиков, столько хорошо знакомых бедным сынам сурового Севера, но совершавший какие-то непонятные для них загадочные действия. Во время остановок в тундре он не торопился залезать в тёплый чум, а по целым часам оставался на улице, глядя на небо или волнистую, как море, тундру, и рисовал что-то на белом холсте разноцветными красками. Этим человеком был тогда ещё молодой, только что окончивший Академию художник Александр Борисов, приехавший в тундру искать не шкуру ошкуя (белого медведя), а то чудесное сочетание тонов и красок, которыми богато полярное небо.
Медленно тянутся аргиши по заснеженной тундре, и нам было бы скучно следить за этим движением по однообразному ландшафту, но для острого взгляда художника это однообразие только кажущееся, в нём много неожиданных деталей и цветовых оттенков. Александр Борисов любил повторять слова, сказанные ещё П.П. Чистяковым: «Надо уметь видеть!».
В дневнике за 12 апреля можно прочесть: «Днёвка. Скверная сырая погода со снегом… В полдень совсем тепло и тихо. Вечером подул сильный N, и стало очень холодно; в особенности ветер пронизывал ужасно, несмотря на то, что на северо-западе всё небо было залито золотистою зарёй и напоминало глазам тёплый летний вечер юга. Только снег разбивал всю эту иллюзию и составлял полный контраст с небом. Он настолько казался голубым, что, если бы художник написал такую картину, сказали бы: „Это не естественно и красочно!“. На этом голубом фоне снега очень резко вырисовывался наш убогий чум. Вправо, одна за другой, тянулись и пропадали в бесконечной дали Болванские сопки. В этой картине было что-то неумолимо суровое и бесконечно прекрасное. Глядя на неё, мне хотелось бы бежать и бежать в эту таинственную чудную даль. Какое-то непонятное, приятное чувство наполняет душу: вместе и нежность, и грусть, и покорность, и любовь, и непреклонная воля и сила — всё сливается в одно!!!».
Несмотря на такое приподнятое настроение, которое звало его к палитре, написать этюд не удалось из-за различных хозяйственных забот и крайней усталости. Позже эта восторженность души найдёт выражение во многих этюдах Александра Борисова. Каждую остановку художник использовал для работы. 10 апреля он написал этюд «Ночь в Большеземельской тундре в апреле».
Медленно тянутся аргиши по заснеженной тундре, и нам было бы скучно следить за этим движением по однообразному ландшафту, но для острого взгляда художника это однообразие только кажущееся, в нём много неожиданных деталей и цветовых оттенков. Александр Борисов любил повторять слова, сказанные ещё П.П. Чистяковым: «Надо уметь видеть!».
В дневнике за 12 апреля можно прочесть: «Днёвка. Скверная сырая погода со снегом… В полдень совсем тепло и тихо. Вечером подул сильный N, и стало очень холодно; в особенности ветер пронизывал ужасно, несмотря на то, что на северо-западе всё небо было залито золотистою зарёй и напоминало глазам тёплый летний вечер юга. Только снег разбивал всю эту иллюзию и составлял полный контраст с небом. Он настолько казался голубым, что, если бы художник написал такую картину, сказали бы: „Это не естественно и красочно!“. На этом голубом фоне снега очень резко вырисовывался наш убогий чум. Вправо, одна за другой, тянулись и пропадали в бесконечной дали Болванские сопки. В этой картине было что-то неумолимо суровое и бесконечно прекрасное. Глядя на неё, мне хотелось бы бежать и бежать в эту таинственную чудную даль. Какое-то непонятное, приятное чувство наполняет душу: вместе и нежность, и грусть, и покорность, и любовь, и непреклонная воля и сила — всё сливается в одно!!!».
Несмотря на такое приподнятое настроение, которое звало его к палитре, написать этюд не удалось из-за различных хозяйственных забот и крайней усталости. Позже эта восторженность души найдёт выражение во многих этюдах Александра Борисова. Каждую остановку художник использовал для работы. 10 апреля он написал этюд «Ночь в Большеземельской тундре в апреле».
