Ближе к концу 1900-х годов бьющая в глаза красочная яркость заметно ослабевает, пестрота становится не столь кричащей и навязчивой. Краски как бы «успокаиваются», и остающееся многоцветье картинного целого утрачивает свою праздничную нарядность, фееричность, свой напор и звон. Таковы картины новоиерусалимского цикла, к которым принадлежит и «Вид Нового Иерусалима. Церкви» (1917). Цветовое и пластическое преображение видимого здесь ещё вполне ощутимо, хотя оно уже не столь акцентировано, как в московских пейзажах предыдущих лет.
Красочная гамма, построенная на довольно энергичном сопоставлении мягко сияющих плоскостей белого, красного, жёлтого, зелёного и ряда переходных тонов, зрительно облегчает постройки, не лишая их при этом пространственной объёмности. Цветовые рефлексы, играющие на поверхности стен, как бы моделируют форму соборов; пластические сдвиги тех или иных архитектурных элементов не только сообщают композиции заряд динамики, но и выявляют своё место и свою значимость в конструкции построек.
Лентулов становится здесь зрительно достовернее и убедительнее в живописном воссоздании мотива. Он прекрасно осознавал это и сам: «В это лето я усиленно работал и написал ряд очень сильных работ с сильным поворотом к окончательному отказу от предыдущих беспредметных систем, оставляя за собой право в интересах чисто пластических и композиционных где-то нарушить законы перспективы или анатомию, предпочитая скошенную форму академической строгости и натуралистическому правдоподобию».
Красочная гамма, построенная на довольно энергичном сопоставлении мягко сияющих плоскостей белого, красного, жёлтого, зелёного и ряда переходных тонов, зрительно облегчает постройки, не лишая их при этом пространственной объёмности. Цветовые рефлексы, играющие на поверхности стен, как бы моделируют форму соборов; пластические сдвиги тех или иных архитектурных элементов не только сообщают композиции заряд динамики, но и выявляют своё место и свою значимость в конструкции построек.
Лентулов становится здесь зрительно достовернее и убедительнее в живописном воссоздании мотива. Он прекрасно осознавал это и сам: «В это лето я усиленно работал и написал ряд очень сильных работ с сильным поворотом к окончательному отказу от предыдущих беспредметных систем, оставляя за собой право в интересах чисто пластических и композиционных где-то нарушить законы перспективы или анатомию, предпочитая скошенную форму академической строгости и натуралистическому правдоподобию».
В пейзажах лета 1917 года, созданных в Новом Иерусалиме на Истре, чувствуются уже не столько указанные им черты, как нечто театрализованное, декорационное. Они лишены материальной осязаемости, подлинной весомости, характерной для полотен других «валетских» живописцев. Кажется, будто писаны они с лёгких постановочных макетов, лишённых тяжёлой плоти реального архитектурного пейзажа. Возможно, что в этом сказался первый опыт Лентулова в театре: в 1915–1916 гг. он оформлял спектакль «Виндзорские проказницы» Шекспира в Камерном театре. Эта картина принадлежит к новоиерусалимскому пейзажному циклу, где цветовая яркость его прежних «феерических» московских полотен заметно «успокаивается».