Вечерами зимой многие мужики, да и бабы, собирались в избу к кому-нибудь, чаще к Афанасее Михайловне, и рассказывали бывальщины. Заходили, говорили «Здорово!», не раздеваясь, примащивались где кому удобно: одни к печке-железке, другие — где попрохладнее, прямо на полу. Начинали издалека. Говорили обо всем. О Никольских и крещенских морозах, о вывозке сена, о ямщине. Подсчитывали, когда будет нынче Пасха или Масленица, Троицын день или Ильин.
Если год високосный, о нем говорили особенно охотно и много, каждый пытался предсказать, на кого нонче мор будет, какие напасти могут случиться с человеком, вспоминают, какие раньше были. Воспоминания становятся все занятнее, а потом и вовсе перерастут в несусветицу: такие рассказы прямо так и называли — бывальщины.
Но никто из рассказчиков не начинал без повода, нужен был непременно повод для рассказа. Еще он нужен был для убедительности, что рассказчик не врет, а что все это сущая правда и что это было если не с ним, то с его знакомым. Если же повода не подвертывалось, то всегда находился кто-нибудь, кто начинал прямо…
Это — целая история, это — целый рассказ. Но, в первую очередь, это — лошадь, которая находится в таком месте, где много берёз. Тут — сено, тут — она стоит в стойле. А дальше опять, как видите, там идёт и женщина с вёдрами, и лошадка стоит. Эта женщина идёт поить лошадь. Она где-то там, в стойле стоит. Это — целый рассказ, хотя, на самом деле, кажется, что здесь никакого рассказа и нет. Если так посмотреть и если вспомнить, то можно очень многое вспомнить. И белую лошадь, которая стоит в синем, ночном таком пространстве. И берёзы…
Комментарий Г.С. Райшева