При зачислении в мастерскую Казимира Малевича Анне Лепорской был поставлен «диагноз», который звучал так: вангоговизм. В этом пастельном виде Гурзуфа, написанном уже шестидесятидевятилетней художницей этот диагноз наконец проявился в полной мере.

В спокойные времена в отсутствие столь масштабных репрессий, как в эпоху правления Сталина, в отсутствие драматических событий, как в годы войны и блокады, в отсутствие столь горячо любимой, но также довлеющей фигуры Мастера, которую в разные годы воплощали и Малевич, и Петров-Водкин, и другие учителя — художница наконец смогла писать и рисовать так, как ей более всего хотелось, не стесняясь подражать вихревым страстным штрихам Ван-Гога, заимствовать у него композиционные ходы с «закручиванием» пространства — как в этом виде Гурзуфа вокруг сельской дороги.

Пейзаж дышит спокойным южным счастьем, как и пейзажи Ван Гога, многие из которых написаны в похожих широтах на юге Франции, где есть то же горячее, но не жгучее Солнце, те же запыленные виноградники, те же кипарисы, те же дороги, вьющиеся по склонам холмов.

И трагедия Ван Гога, который при жизни не был признан как художник, и чей дар только после смерти нашел достойное себе место в истории живописи и культуры, отчасти может быть соотнесена с историей Лепорской, хотя, конечно, имеет совсем другую социально-историческую природу. Одаренной художнице не суждено было в полной мере развить свой дар в живописи, с 1927 по 1941 год она вообще не выставлялась, а после 1948 года выставлялась уже исключительно как художница фарфора.

Несмотря на ее участие в громких проектах и многочисленные премии, ее творчество при жизни практически не изучалось, свой первый альбом Анна Лепорская увидела за три года до своей смерти в 1979 году. Эта двойственность положения описывает непростую судьбу многих талантливых художников в СССР.

Но у художника всегда есть убежище, оно было и у Ван Гога, и у Лепорской, об этом можно вспомнить, глядя на полный радости и наслаждения от искусства вид Гурзуфа.