Это одна из самых ранних работ, 1990 год. Одна из первых моих работ. Специфика этой работы в том, что она писалась в искусственном свете.

Мы тогда жили с женой примерно в такой же комнате. Комната была в ширину два с небольшим метра, в высоту 4,5 метра и длинная, 4,5–5 метров. Она была как узкий пенал, в котором было темновато. Работа писалась в искусственном свете, в этом ее проблема и достоинство. Ее хорошо видно, когда выносишь на свет божий, она как-то выключается что-ли. Кто в детстве занимался черно-белой фотографией, это уже к нашему поколению относится… Впервые, когда отец взял меня в эту темную комнату, я был очень маленький. Вот это чудо, когда в темноте светится алый кусок фотобумаги, и на нем начинает проступать изображение. Вроде бы изображение понятно, это даже может быть знакомое лицо. Но в этом цвете, в этом свете… красном. Из черного мрака знакомое лицо выглядит как-то по-другому. Те, кто занимался черно-белой фотографией, знают, какой радикальный инструмент красный светофильтр, надетый на объектив. Как он меняет саму суть предметов. Они, оставаясь в тех же формах, в тех же очертаниях, внутренне становятся какими-то другими.

Даже в черно-белом варианте. Поэтому здесь есть красный цвет. Я пытался передать магию черно-белой фотографии в темной комнате с красной лампой.

В какой-то степени это удалось, но это видно при соответствующем освещении, в чем проблема.

По сюжету «Алых парусов». Тут можно идти прямо по Грину. Это величие мечты. Гимн мечте, можно так сказать.

Узкое пространство. Мир этой героини, в котором она живет, предельно ограниченный. Дверью, одним окном и несколькими предметами, составляющими ее быт. Вот это развешенное белье… Опять я говорю про музыку в цвете.

Мне хотелось, чтобы это звучало. Зазвучало или нет, я не вполне уверен.

Зато в этой картине удалось главное: передать ожидание прекрасного грядущего. Здесь из внешнего мира только облака, пролетающие где-то над головой в этой узкой щели. Узкий кусочек неба, где проходят облака. Когда я оказался в армии… Небольшой такой квадратик, огороженный колючей проволокой в лесу. Я служил в командном пункте зенитно-ракетных войск. Я тогда четко ощутил единственный элемент свободы, единственный, кто тут свободен, это облака. Заметьте, это была не тюрьма, не зона. Хотя, в 90-е годы была какая-то радиопрограмма, радиоканал для заключенных, он назывался «Облака». Абсолютно точно, потому что я тогда это ощущал, эти пролетающие облака были как, ну я не знаю…

Хотелось передать с ними привет. Привет моей Родине, привет моим родителям, которые были где-то за сотни километров. Облака тогда стали нести очень серьезный для меня символ. Сейчас, живя здесь, это как-то стерлось, утратилось, но тогда это было острое восприятие. Сюжет этой картины пришел сразу. Я не помню точно, но я эту картину как бы увидел в какой-то момент. Я быстро схватил какой-то картон, краплак, краски, быстро сделал вот это. Это не имеет ни композиции. Здесь, по сути, нет ничего. С точки зрения изобразительного искусства эта картина почти нелепая. Но она невероятно искренняя по ощущению. Вот эту всю неправильность, этот странный формат, отсутствие внятной композиции, клин какой-то непонятный. Тем не менее, эта картина была очень искренней. Удивительно то, что практически все люди… их эта картина торкала.

Каждый что-то в ней находил.Кто-то говорил: «Ой, как в моем родном дворе в Питере, в Ленинграде». Странным образом эта искренность, с которой я писал эту картину, живет в ней и, видимо, не оставляет равнодушным никого.

Очень интересная работа. Она одна такая, ничего похожего больше нет.

Я к ней отношусь с определенным… чувством. Очень люблю эту работу.