В пять часов утра 24-го августа ударили тревогу на единственной гауптвахте Петропавловска, и неприятельский фрегат Ла форт, подойдя на близкое расстояние, открыл жесточайший огонь против батареи на перешейке. В короткое время его ядра буквально изрыли все это узкое пространство. …
В то же время по другую сторону Никольской горы английский фрегат … также высадил десант; эти войска числом до 900 заняли Никольскую гору, и в густых массах продвигались в них к озерной батареи и к городу, но тут и положили предел их торжеству.
Мичман Михайлов и лейтенант Анкудинов, пользуясь кустарником, взобрались по отвесной крутизне Никольской горы с северной стороны под неприятельскими выстрелами, их поддержали другие малочисленные отряды, которые были устремлены по разным направлениям на эту гору. Вскоре пальба наших прекратилась, с криком ура! бросились они на неприятеля в штыки. Неприятель при натиске храбрецов, числом менее 300, недолго держался, он дрогнул, ободренные первым успехом наши рванулись вперед, десант не устоял и пошла страшная резня, тут уже действовали не штыками, а прикладами, у кого ломался приклад, тот хватал нож или что попало под руку.
Утесы Никольской горы, крутые сверху, далее опускаются почти перпендикулярно к морю, часть неприятеля была отсюда сброшена, другие ища спасения скатывались обезображенными трупами. Отступление же с оконечностей горы, хотя совершалось в беспорядке, но с меньшею потерей неприятель бежал к шлюпкам, унося трупы товарищей.
Крики победы, крики неистовства, проявляющие силу и ожесточение, крики отчаяния спасающегося неприятеля, которого провожали меткими выстрелами наши стрелки, рассыпанные по кустарникам у обрыва берега, стоны и вопли раненых потрясали воздух.
Это
был страшный день — то была ужасная резня. Войт В.