На камерном рисунке из собрания музея Евгений Боратынский запечатлен в последние годы жизни. Этот период был крайне амбивалентным для поэта. С одной стороны, его будни составляла счастливая семейная жизнь, хозяйственные заботы и домашний уют, с другой — подступающий творческий и мировоззренческий кризис и ощущение бессилия.
Начиная со второй половины 1830-х годов в жизни Боратынского происходит резкий перелом, причиной которому стал разрыв отношений с его ближайшим на тот момент другом — философом-славянофилом Иваном Киреевским. Они сблизились в конце 1828 года. Вскоре дружба Киреевского стала для Боратынского такой же необходимостью, как и тщательно выстроенная им семейная идиллия. Особенно после смерти Антона Дельвига в 1831 году, который был для поэта опорой в жизни и творчестве. Общение с Киреевским также строилось на общности душевных и интеллектуальных устремлений, но вскоре было разрушено из-за неподтвержденных слухов и домыслов.
В этот период Боратынский отдалился от московских знакомых и поэтических дел и фактически замкнулся в семейном кругу. Литературная полемика и труд больше не интересовали его, хотя он продолжал писать стихи от случая к случаю. Однако всего одно или два в год.
Большая часть его жизни наполнена хозяйственной деятельностью и обустройством домашнего быта в поместье Мураново под Москвой. В 1839 году в семье уже семь детей. Кроме того, на Боратынского легли заботы по управлению имениями его жены и ее семьи. Таким образом хозяйственные нужды заняли практически все свободное время поэта.
Размеренный семейный быт был для Боратынского необходим, но в реальности тесный домашний круг ограничивал его. Поздние произведения поэта рассказывают об одном — об одиночестве и бесплодности жизни («Мир я вижу, как во мгле…»). Его терзает мысль о необходимости выхода за пределы тесного домашнего круга: «Хочется солнца и досуга, ничем не прерываемого уединения и тишины, если возможно, беспредельной», — пишет Боратынский издателю Плетневу о планируемом путешествии в Италию. Именно такое настроение запечатлено на портрете.
Начиная со второй половины 1830-х годов в жизни Боратынского происходит резкий перелом, причиной которому стал разрыв отношений с его ближайшим на тот момент другом — философом-славянофилом Иваном Киреевским. Они сблизились в конце 1828 года. Вскоре дружба Киреевского стала для Боратынского такой же необходимостью, как и тщательно выстроенная им семейная идиллия. Особенно после смерти Антона Дельвига в 1831 году, который был для поэта опорой в жизни и творчестве. Общение с Киреевским также строилось на общности душевных и интеллектуальных устремлений, но вскоре было разрушено из-за неподтвержденных слухов и домыслов.
В этот период Боратынский отдалился от московских знакомых и поэтических дел и фактически замкнулся в семейном кругу. Литературная полемика и труд больше не интересовали его, хотя он продолжал писать стихи от случая к случаю. Однако всего одно или два в год.
Большая часть его жизни наполнена хозяйственной деятельностью и обустройством домашнего быта в поместье Мураново под Москвой. В 1839 году в семье уже семь детей. Кроме того, на Боратынского легли заботы по управлению имениями его жены и ее семьи. Таким образом хозяйственные нужды заняли практически все свободное время поэта.
Размеренный семейный быт был для Боратынского необходим, но в реальности тесный домашний круг ограничивал его. Поздние произведения поэта рассказывают об одном — об одиночестве и бесплодности жизни («Мир я вижу, как во мгле…»). Его терзает мысль о необходимости выхода за пределы тесного домашнего круга: «Хочется солнца и досуга, ничем не прерываемого уединения и тишины, если возможно, беспредельной», — пишет Боратынский издателю Плетневу о планируемом путешествии в Италию. Именно такое настроение запечатлено на портрете.