Иван Бунин и Федор Шаляпин познакомились в ноябре 1901 года в Подольске. Они быстро сблизились, подружились, часто встречались на литературных и артистических вечерах.
В 1900-х годах в московской квартире писателя Николая Телешова стал собираться литературный кружок «Среда», одним из участников которого был Иван Бунин. Заинтересовался кружком и Федор Шаляпин. Телешов вспоминал: «У нас было правило: никогда не просить никого из артистов, которые бывали у нас, что-либо исполнять. Хочешь — исполняй, не хочешь — не надо. А упрашивать никого не полагалось… И в свой приезд к нам [Шаляпин] ждал такой обычной для него просьбы, но не дождался. Впоследствии он оценил это, как сам признался, и уже без всякой спеси часто пел у нас подолгу и помногу. Пел он романсы, русские народные песни, которые любил и пел изумительно, пел куплеты, шутки, даже французские шансонетки».
В своей статье «Шаляпин» Бунин описал один из вечеров в доме Телешова: «Шаляпин был у нас нередким гостем… Раз, приехав на „Среду“, он тотчас же сказал:
Вызвал по телефону Рахманинова и ему сказал то же:
— Петь до смерти хочется! Возьми лихача и немедля приезжай. Будем петь всю ночь.
… Легко представить себе, что это за вечер был — соединение Шаляпина и Рахманинова. Шаляпин в тот вечер довольно справедливо сказал:
— Это вам не Большой театр. Меня не там надо слушать, а вот на таких вечерах, рядом с Сережей».
В своих воспоминаниях о Шаляпине Бунин писал:
«Так пел он однажды и у меня в гостях на Капри, в гостинице „Квисисана“, где мы с женой жили три зимы подряд. Мы дали обед в честь его приезда, пригласили Горького и еще кого-то из каприйской русской колонии. После обеда Шаляпин вызвался петь. И опять вышел совершенно удивительный вечер. В столовой и во всех салонах гостиницы столпились все жившие в ней и множество каприйцев… Когда я как-то завтракал у него в Париже, он сам вспомнил этот вечер:
— Помнишь, как я пел у тебя на Капри?
Потом завел граммофон, стал ставить напетые им в прежние годы пластинки и слушал самого себя со слезами на глазах, бормоча:
— Неплохо пел! Дай Бог так-то всякому!»
В последний раз Бунин посетил выступление Шаляпина в июне 1937 года в Париже. Иван Алексеевич вспоминал:
«Он давал концерт, пел то один, то с хором Афонского. Думаю, что уже тогда он был тяжело болен. Волновался необыкновенно. Он, конечно, всегда волновался, при всех своих выступлениях, — это дело обычное… Только прежде публика этого никогда не видала. Но на этом концерте она видела, и Шаляпина спасал только его талант жестов, интонаций. Из-за кулис он прислал мне записку, чтобы я зашел к нему. Я пошел. Он стоял бледный, в поту, держа папиросу в дрожащей руке, тотчас спросил:
— Ну, что, как я пел?
— Конечно, превосходно, — ответил я. И пошутил:
— Так хорошо, что я все время подпевал тебе и очень возмущал этим публику.
— Спасибо, милый, пожалуйста, подпевай, — ответил он со смутной улыбкой…»
В 1900-х годах в московской квартире писателя Николая Телешова стал собираться литературный кружок «Среда», одним из участников которого был Иван Бунин. Заинтересовался кружком и Федор Шаляпин. Телешов вспоминал: «У нас было правило: никогда не просить никого из артистов, которые бывали у нас, что-либо исполнять. Хочешь — исполняй, не хочешь — не надо. А упрашивать никого не полагалось… И в свой приезд к нам [Шаляпин] ждал такой обычной для него просьбы, но не дождался. Впоследствии он оценил это, как сам признался, и уже без всякой спеси часто пел у нас подолгу и помногу. Пел он романсы, русские народные песни, которые любил и пел изумительно, пел куплеты, шутки, даже французские шансонетки».
В своей статье «Шаляпин» Бунин описал один из вечеров в доме Телешова: «Шаляпин был у нас нередким гостем… Раз, приехав на „Среду“, он тотчас же сказал:
— Братцы, петь хочу!
Вызвал по телефону Рахманинова и ему сказал то же:
— Петь до смерти хочется! Возьми лихача и немедля приезжай. Будем петь всю ночь.
… Легко представить себе, что это за вечер был — соединение Шаляпина и Рахманинова. Шаляпин в тот вечер довольно справедливо сказал:
— Это вам не Большой театр. Меня не там надо слушать, а вот на таких вечерах, рядом с Сережей».
В своих воспоминаниях о Шаляпине Бунин писал:
«Так пел он однажды и у меня в гостях на Капри, в гостинице „Квисисана“, где мы с женой жили три зимы подряд. Мы дали обед в честь его приезда, пригласили Горького и еще кого-то из каприйской русской колонии. После обеда Шаляпин вызвался петь. И опять вышел совершенно удивительный вечер. В столовой и во всех салонах гостиницы столпились все жившие в ней и множество каприйцев… Когда я как-то завтракал у него в Париже, он сам вспомнил этот вечер:
— Помнишь, как я пел у тебя на Капри?
Потом завел граммофон, стал ставить напетые им в прежние годы пластинки и слушал самого себя со слезами на глазах, бормоча:
— Неплохо пел! Дай Бог так-то всякому!»
В последний раз Бунин посетил выступление Шаляпина в июне 1937 года в Париже. Иван Алексеевич вспоминал:
«Он давал концерт, пел то один, то с хором Афонского. Думаю, что уже тогда он был тяжело болен. Волновался необыкновенно. Он, конечно, всегда волновался, при всех своих выступлениях, — это дело обычное… Только прежде публика этого никогда не видала. Но на этом концерте она видела, и Шаляпина спасал только его талант жестов, интонаций. Из-за кулис он прислал мне записку, чтобы я зашел к нему. Я пошел. Он стоял бледный, в поту, держа папиросу в дрожащей руке, тотчас спросил:
— Ну, что, как я пел?
— Конечно, превосходно, — ответил я. И пошутил:
— Так хорошо, что я все время подпевал тебе и очень возмущал этим публику.
— Спасибо, милый, пожалуйста, подпевай, — ответил он со смутной улыбкой…»